вперед. назад.
Они любили друг друга.
Не той любовью, что может ощутить каждый смертный – желанием примкнуть плотью к плоти, чтобы никогда не разделяться, чтобы быть всегда единым целым.
Их любовь никогда не сможет коснуться, всегда сопоставляет силу с силой, толкает и тянет по очереди во всепоглощающем ритме. Это не разум, это не эмоции, это – не ими решено. Они – определение друг друга, они не могут существовать по одиночке.
Это – их любовь.
вперед. назад.
В их понимании жизнь была маленькой и дрожащей. Эти сердца бились неправильно, и прекращали биться, едва начав.
«В лучшем случае жизнь есть только миг, - сказал Он. – И потери делают смертных сильными».
«Возможно, наступит время, - сказала Она, глядя на звезды. – Когда этот дар станет мудрым».
Ребенок жил.
вперед. назад.
У них было спокойствие и мир, и война, бушевавшая вокруг, не касалась их. Их сущности намного важнее. Прохладные, жидкие и сине-черно-белые. Безмятежность.
Грубая горячая красная рука, что разрушила их благословенное спокойствие – смерть, трепещущая насмешливой ненавистью гордость. Она кричала, и Он погиб на мгновенья (навсегда).
вперед. назад.
Беда.
Беда.
Беда.
Он кричал в агонии, чувствуя, как побережья всего мира поднимаются и трепещут. Рыбаки на другой стороне планеты чувствовали дрожь в своих костях и страх перед неотвратимо растущим цунами.
В испаряющемся болоте посреди дня глаза старика расширились.
В деревне у подножия вулкана среди ночи старуха хмурилась на звезды. «Ты, - сказала она пустому небу. – Ты должно быть наполнено ими сегодня».
А в тайном оазисе на макушке земли, один дух звал, и другой отвечал.
вперед. назад.
Принцесса Юи из Северного Племени Воды, после шестнадцати прекрасных, взятых взаймы лет, смотрела вниз на тело Духа Луны. Она положила свои руки на ее кожу, не зная, что делает, и следуя судьбе.
И закрыла глаза. Она чувствовала тепло оазиса, мягкость одежды, землю под ногами и холодную скользкую рыбу под руками. И думала: «Я возвращаю тебе то, что получила, Туи».
Затем – ничего.
вперед. назад.
Нет боли. Нет страха, нет неуверенности. Нет ничего.
Только прохлада вокруг Нее, и Она вздрагивает Своим телом, пропуская воду через Ее жабры и плавники.
И есть чувство необъятности и устрашающей пустоты, и – о, сама Земля под Ней. Нация Огня, и Королевство Земли, и здесь, здесь Северный Полюс и Ее город, всё оказывается в абсолютном средоточии, тотчас во всей полноте и со всеми деталями.
И там Сокка.
Он такой маленький! Так ей думается. Смотрите на весь мир! Смотрите на всю вселенную! Она так ясна здесь! Так огромна!
Но в то же время Она может повернуть голову и увидеть его скорбящее лицо сквозь воду, и понять – прошло лишь мгновение.
И Она прощается, утешая его – лучшее, что может сделать новорожденная богиня для успокоения смертного.
вперед. назад.
Странно.
Как странно так существовать.
Чувствовать воду вокруг Себя и дергать плавниками, спокойно паря в пустоте и смотря на звезды, и танцевать по серебряному кругу, всё в том же всезнании, где грань Ее существования не уменьшает бытия других.
«Танцуй со мной», - говорит Он.
Его человеческая внешность – только для Ее покоя, Она знает, но не жалуется. Она улыбается.
«Я станцую с тобой».
И так они танцуют вечно, никогда не прикасаясь, их силы держат их порознь друг от друга, в вечном кругу, уединяя в мире.
вперед. назад.
тяни. толкай.
Туи. Ла.
Это – их любовь.

"Если я стараюсь быть милой, приветливой и утонченной, как учила меня мама, это не значит, что я не могу заехать вам пяткой в глаз, как учил меня папа". (с)

Аанг заложил руки за спину и переместил вес тела на ноги, ожидая у входа в святилище. Не евший со вчерашнего дня живот заурчал, и юный маг воздуха тяжело вздохнул. Почему чистота духа так часто сопутствует лишениям тела?
Аанга переполняли противоречивые эмоции. Конечно, он был возбужден. В конце концов, он только и ждал этого момента все двенадцать лет своей жизни! И, естественно, нервничал. Что, если в последнюю секунду монахи решат, что он не достоин и выгонят его, или – что еще хуже – остановят на полпути? Аанга, наполовину готового мага воздуха! Или если что-то пойдет не так, думал он со страхом. Он слышал рассказы об испорченных татуировках, вызывающих отвращение вместо того, чтобы стать самым высоким благословением. Такое случалось редко, но все же… Аанг вздохнул. Хотелось, чтобы это все уже поскорее закончилось.
Молодой маг воздуха почувствовал прикосновение чьей-то руки к плечу, и посмотрел в лицо своему наставнику, монаху Гиацо.
- Ты готов, Аанг? – проговорил он своим мягким, певучим голосом. Аанг сделал глубокий вдох.
- Думаю, что готов, как и всегда.
- Ты говоришь неопределенно. Скажи мне, что гнетет тебя?
- Я просто подумал… Что, если я не готов к этому? Что, если я сделаю что-то не так и всё испорчу?
Гиацо усмехнулся.
- Аанг, не волнуйся. Монахи скажут тебе, что делать. Я буду ждать тебя прямо здесь.
- Даже несмотря на то, что я самый молодой монах, которого когда-либо инициировали?
- Аанг, твоя молодость – не препятствие, и ты никогда не должен смотреть на нее так. Ты готов. И я очень, очень горжусь тем, как далеко ты продвинулся, – Гиацо легонько сжал плечо мальчика.
Аанг ответил мимолетной улыбкой, затем повернулся и осторожно отодвинул занавес, ведущий в святилище. Просторные окна вдоль стен впускали свет в священное место и позволяли ветрам разгуливать по храму. Комната была маленькая – кровать, несколько стульев, ванна и стол с иглами и чернилами. Аанг узнал старшего монаха, уже стоявшего внутри и с почтением поклонился.
- Встань, Аанг, дитя Неба.
Это был монах Кахра, мастер-татуировщик. Он смотрел поверх своей впечатляющей бороды на удивительно юного посвященного перед ним. Необычно – освоить все ступени магии воздуха так быстро, но опять же это и самый необычный ребенок.
- Что привело тебя в наш храм, Воздушный Кочевник?
Ритуальный вопрос. Они знали, почему он здесь. На самом деле, они готовились к его приходу целый день.
Аанг знал ответ.
- Я здесь, чтобы почтить небо и ветер, чтобы получить их благословение. Они поддерживают меня и дали мне жизнь, и я хочу вернуть долг, поставив их печать на мою плоть.
- Твоя просьба принята, Аанг Неба. Встань и ступай.
Аанг неловко переступил. Он знал, что должен сказать и знал молитвы, но был не совсем уверен, что должен делать.
Мгновенье тишины – и два других монаха подтолкнули его к ванне. Да, правильно, еще одно очищение духа.
Его раздели, дав одежду одного из помощников монахов, и он шагнул в раковину. Это был хороший котел из меди вместо дерева с большим ковшом, но вода была ледяная. Аанг задрожал, выливая себе воду на голову из ковша, руки покрылись мурашками. Он едва ополоснул себя, когда монахи жестом приказали ему встать на ноги, подавая полотенце из шерсти бизона, чтобы вытереться (которое жутко колется).
Кахра шагнул к Аангу и положил руку на дрожащую лысую голову посвященного.
- Дух Неба, прими этот дар, что мы преподнесем тебе сегодня. Благослови этого монаха вечным ветром, безопасным убежищем от шторма, добротой и силой. Ом.
Аанг понял сигнал и задрожал перед порогом.
- Тиан, Дух Неба, у меня ничего нет, и нет молока или меда, чтобы возложить на твой алтарь. Я стою перед тобой с моим единственным подношением: самим собой.
Кахра взял его за руки и кивнул на кровать – простую доску с одеялом на ней. Чувствуя себя чрезвычайно незащищенным и уязвимым без одежды, Аанг сглотнул и сел. Он знал, что не должен бояться. Кахра делал это сотни раз. На самом деле, почти все монахи, которых он знал, носили сделанные им татуировки. Но все же Аанг не мог не трястись от волнения, скручивавшего все внутренности. Это очень больно? Что, если что-то пойдет не так и в конечном итоге он останется с кривыми стрелами?
Кахра поднял тонкую, острую иглу, почти такую же длинную, как и его пальцы, и обмакнул конец в маленькую чашу с синими чернилами. Игла – сделанная из кости ноги бизона, заостренная на конце и бережно хранимая только для этой цели. У чернил секретный рецепт, с десятком разных трав и минералов – вымоченных, проваренных и высушенных, истолченных в песок, и уже потом смешанных с водой.
- Да будет благословенна игла, - пропел Кахра. – Да будут благословенны чернила. Благословен бизон, благословен камень.
Аанг кивнул, с опаской глядя на иглу. Помощник монаха затянул его ногу небольшим ремешком так, чтобы Кахра имел доступ к его ноге со всех сторон. Монах пробежался пальцами вдоль иглы и нацелил ее к коже ноги Аанга. Положил руку на ее другой тупой конец и начал.
Рука старшего монаха двигалась вверх и вниз, как швейная игла, и Аанг глубоко дышал, думая о том замечательном моменте, когда все будет закончено, и он станет полноценным магом воздуха. Больно, словно змея скользит по коже, жаля ее. Но Аанг думал о гордом лице Гиацо, о том, как вытаращатся глаза друзей, когда они услышат об этом. У них тоже такое будет? Он видел других инициировавшихся, выходящих из храма с высоко поднятой головой и выглядевших не так уж и плохо.
Сначала Аанг не смотрел на коловшую и царапавшую иглу, но, в конце концов, любопытство заставило его посмотреть вниз. Следуя за иглой, кожа покрывалась темными пятнами вперемешку с красными рубцами.
- Монах Кахра… - начал он, интересуясь, должны ли татуировки так выглядеть.
- Тише, Аанг, - проговорил один из помощников. – Все хорошо.
Время шло, возбуждение и волнение стали меркнуть, сменяясь скукой и болезненным неудобством от покалываний иглы – снова и снова. Часы шли, стрелки крались по ноге Аанга, обхватывая заднюю часть бедра, оставляя резь и боль на своем пути. Потом Кахра начал с другой ногой. Сидеть так все еще было неудобно, и Аанг ужасно проголодался. Ему дали только воду, но ничего больше.
Чтобы отвлечься, Аанг вслушивался в пение помощника монаха. Прекрасный звук, низкий и стонущий, как зов бизонов или скрип старого дерева. Песнопения были на древнем языке, Аанг знал на нем несколько молитв, но не больше. Тем не менее, они успокаивали его, несмотря на то, что уколы стали более болезненными и жесткими на задней стороне бедер.
После короткого перерыва Аанг потянулся и тут же сел по приказу – Кахра начал работать над руками. Не столь ужасно, как на ногах, но Аанг всё так же отводил взгляд, когда игла пронзала его снова и снова, разрисовывая капельками крови.
Когда небо стало темнеть, монахи приказали ему лечь на живот – татуировать спину. Больнее, чем на ногах – даже непрошенные слезы выступили на глазах. Аанг кусал губы и сжимал кулаки, слегка поскуливая. Надо быть сумасшедшим, думал он. Зачем я вообще это делаю?
Один из помощников втирал настоянное на травах масло в ноги и руки Аанга, помогая чернилам застыть, а коже – залечиться. Юный маг воздуха попытался сфокусировать внимание на успокаивающем, прохладном воздействии бальзама, а не на продолжающей пытке на спине, но это оказалось сложно – два разных ощущения затрудняли мысли.
Один из монахов, видимо, заметил мучения Аанг, так как кто-то проговорил:
- Аанг, ты помнишь молитву за несение бремени? Попробуй читать ее.
Ой, точно, - подумал Аанг. И зашептал.
- Духи Неба, вы видите весь мир, всю боль, страх, лишения. Слишком многие из нас забыли об истинности бытия и живут на земле, не способные даже поднять голову. Дай моей душе легкость, дай благодать, чтобы она могла нести мир и по-прежнему летать.
Удивительно, боль как будто тускнела, пока Аанг читал, и он вспомнил Молитву Благодарности в признательность, затем, для пущего эффекта, Молитву Урожая, Молитву Перехода, Молитву Любви, Молитву Насаждения, Молитву Солнцестояния и Молитву Бизона. Забавно, но он никогда не думал до этого времени, что знает столько молитв. Странно – то ли духи ответили на его моления, то ли просто подействовала возможность сконцентрировать на чем-то другом, но древние слова действительно помогли. Тут же Аанг попытался вставить еще несколько стихов и песен, что знал, и они также помогли ему. Сосредоточившись на тексте, Аанг наблюдал из окна за каждой звездой, что появлялась в небе, и вскоре татуировка на его спине была закончена.
Последняя татуировка, как и рассказывали, оказалось самой болезненной. Почему ее оставляют на потом, думал Аанг, когда Кахра встал на колени у его изголовья. Не лучше ли было закончить с этим еще в начале? Но обычай есть обычай. Традиция выполнялась всегда – чернила, омовение, молитвы, пост. Так было и так всегда будет.
Аанг вздрогнул, увидев приближающуюся к его лбу иглу, несмотря на то, что терпел весь день. Он не мог пошевелиться, только стиснул зубы и начал вспоминать Молитву Ткачества в двадцатый раз. Игла входила и выходила, входила и выходила. Кровь капала в глаза, но помощник каждый раз вытирал ее. Они все еще читали песнопения поверх шептания Аанга, связывая их молитвы. Могут ли они остановиться в любой момент или поменять помощников, чтобы звук не прерывался? Аанг не знал.
Затем, вдруг все закончилось. Кахра молча остановился, вымыл руки и иглу и вышел. Он тоже постился, и, наверно, устал даже больше, чем Аанг, ведь ему пришлось работать своими руками весь день.
Аанг понятия не имел, сколько времени прошло. Но сейчас была ночь, а они начали еще утром. Он попытался подавить стон. Он очень голоден и совершенно опустошен. Монахи-помощники все еще втирали масло в его спину, облегчая боль, и Аанг мечтал заснуть прямо здесь.
Вдруг в нос ударил самый потрясающий запах в мире. Еда? Аанг попытался сесть, но всё тело ныло, словно он попал под обвал. Монахи помогли ему и дали миску с рисовой кашей. Простая еда, но для Аанга на тот момент она была самым вкусным блюдом, что он когда-либо ел.
Помощники обматывали повязки вокруг всего тела Аанга, пока он не стал выглядеть, как столб из тряпья. Наконец, они пустили его в приготовленную постель и дали заснуть.

Аанг оставался в святилище несколько дней, пока опухоль не сошла. Когда монахи, наконец, убрали бинты с него, он посмотрел на себя в зеркало и затрепетал. Стрела начиналась от бровей, затем спускалась вниз по спине к ногам. Еще две стрелки обвивали руки, заканчиваясь на тыльной стороне ладони. Он выглядел… взрослым. Как настоящий мастер. Чувствовал головокружение, глядя на себя.
И чувствовал, будто может всё.
Уловив чье-то присутствие позади него, Аанг обернулся. Гиацо.
Мальчик просиял, глядя на своего наставника и вызвав ответную улыбку.
- Я очень горжусь тобой, Аанг, - проговорил старец и мягко положил руку на голову ученика. – Очень-очень.
Аанг больше не смог сдерживать восторг.
- Гиацо, посмотри! Я теперь настоящий маг воздуха! В смысле, я знаю, что всегда был настоящим, но не настоящим!
Гиацо улыбнулся.
- Замечательно, правда? Пойдем. Надо показать всем твоим друзьям, как далеко ты продвинулся.
Аанг засмеялся.
- Не могу дождаться, когда покажусь Харику! Он позеленеет от зависти!
Гиацо печально улыбнулся, смотря, как двенадцатилетний мальчишка выбегает из святилища навстречу солнцу. Пока его ученик подвергался этим мучениям, Гиацо разговаривал со старейшинами. Двенадцать, и уже мастер… Монах знал – время скоро придет.

"Если я стараюсь быть милой, приветливой и утонченной, как учила меня мама, это не значит, что я не могу заехать вам пяткой в глаз, как учил меня папа". (с)

Она смотрела во двор через открытое окно своей спальни. Это уже вторая весна после окончания войны. Нормальные отношения, вступившие в силу между четырьмя народами, наконец, накрыли и Нацию Огня после столь долгого времени.
Такой же нормальной могла бы быть ее жизнь в союзе с Зуко.
Она – жена Лорда Огня, Леди Огня Мэй. Она молода, но мудра не по годам.
Как выяснила Мэй, титул «Леди Огня» доставляет мало удовольствия. Конечно, существовали определенные привилегии, но она редко пользовалась ими. Ей не нужно ничего сверх того, что у нее уже есть.
Мэй знала, что ей будет хорошо с Зуко, и только с Зуко. Придурок, который держал ключ от ее сердца даже прежде, чем она узнала, что такой существует. Без высокого звания Лорда Огня Зуко – просто мальчишка, которого она полюбила, человек, которого она продолжает любить, несмотря на то, сколько раз за день он заставляет ее закатывать глаза. Даже если она с завистью улыбается его тупым шуткам и еще более непринужденным отношением к жизни, она до сих пор целиком не уверена, нравится ли ей то, как сильно Аватар и его друзья повлияли на него.
После того, как команда распалась – некоторые женились, некоторые продолжили путешествовать по миру, она и Зуко остались на родине, как и ожидали от них.
Когда люди женятся, особенно молодые пары, они предположительно собираются доводить брак до логического конца… что они и делали. Часто. Очень часто.
Это уже само по себе было теперешней проблемой Мэй, когда Зуко нашел ее часом позже в том же самом месте, где оставил. Он даже сомневался, двигалась ли она.
Прошло несколько секунд.
- Ты разве не слышала, что я зашел?
Она перевела на него взгляд, тяжело хмурясь.
- Нет.
- Ты хочешь поговорить о том, что тебя беспокоит? Ты вроде как… сама не своя последние дни, - пробормотал он, прикасаясь рукой к ее спине и слегка поглаживая.
Кроткий вздох сорвался с ее губ, когда ее глаза встретились с его взглядом.
- Я знаю.
- И?
- Я не грущу, я просто… взволнованна. Недовольна. Смущена. В замешательстве? – выдохнула она, неожиданно поворачиваясь и обхватывая его руками. Затем она утыкается лицом в изгиб его шеи и почти улыбается – прикосновение волнами отзывается по телу Зуко.
- Ты? В замешательстве? – спрашивает он, пытаясь чуть отодвинуться, чтобы увидеть ее лицо. – Что-то серьезное.
- Да, - слышит он приглушенный голос у своей шеи. – Очень серьезное.
Хватка ее рук на одежде становится сильнее, пока он пытается оттянуть ее. Зуко хмурится, несколько раз зовет ее по имени, прежде чем, наконец, отрывает от себя. – Поговори со мной.
- Мы договаривались, что подождем какое-то время, чтобы привыкнуть к титулу, семейной жизни, независимости… но природа не стала ждать. Как можно было так сглупить, чтобы позволить этому случиться, - объясняла она срывающимся голосом. – Мне надо было быть более осторожной, более…
- Мэй, - строго одернул ее Зуко, буравя взглядом. – Успокойся, - и, тепло улыбаясь и всё еще ничего не понимая, продолжил. – В жизни никогда не думал, что скажу тебе это слово. Но, пожалуйста. Скажи мне, что тебя тревожит?
- Я беременна.
- Это то, что тебя беспокоит? – новость завладела им, едва он понял значение сказанного ею. – Ты… мы будем… несмотря на всё… а ты точно уверена?
- Точно. На все сто процентов, - тихо проговорила она упавшим до шепота голосом.
Зуко показался ей совершенно равнодушным.
- Мы станем родителями?
- Это же хорошо? – она что, надеется? Незнакомое ощущение.
- Это больше, чем хорошо, - отвечает он.
Его взгляд начинает успокаивать комок нервов в животе (может, это не только книжная фраза?)
- Но… я думала, мы решили подождать.
- Зачем ждать? Мир растет, почему бы нашей семье не делать то же самое? – вопреки ее мыслям, сердце сделало прыжок при этих словах.
- Нашей… семье?
- Что? Ты думала, что нас всегда будет только двое?
Она замотала головой.
- У нас будет, по меньшей мере, два ребенка.
Мэй закатила глаза.
- Ты так окончательно говоришь об этом, Зуко.
- Ну, - он запнулся, притягивая ее ближе и утыкаясь лбом в ее макушку. – Я хочу, чтобы у нашего первенца был друг для игр.
- Этот болван из племени воды уже работает над своим вторым ребенком с Суюки. Я еще даже не родила, а ты уже планируешь следующего? Может, у меня близнецы!
- Обожаю то, как ты до сих пор не называешь Сокку его именем, но, тем не менее, ты упомянула Суюки как ни в чем не бывало, - засмеялся он, ухмыляясь ей.
- Ты сменил тему.
- Может быть, - согласился он. – Но это правда.
- Да, - она подождала, прежде чем снова заговорить, соединяя пальцы своей руки с его и смотря на их сплетенные руки. Осознав, что молчание затягивается, Мэй тихо спросила:
- Так… ты в порядке?
- Я более чем в порядке, Мэй.
- Да?
- Да, - он улыбнулся, наклоняясь, чтоб поцеловать ее, но его тут же остановил ее палец. – Что?
- Ты не выглядишь на «более чем в порядке», - нахмурилась она.
- Я бы смеялся и плясал вокруг тебя, но, думаю, тебе бы стало плохо от такого… Или твоему животу? – улыбался он, подшучивая над ней.
- Я не фарфоровая кукла. Ни сейчас, ни когда-либо еще.
- Я никогда не сомневался в этом всю свою жизнь.
Быстрый взлет бровей – и он смеется искренним, раскатистым смехом, хватая ее за талию и разворачивая к себе. И она точно так же не может удержаться от смеха.

"Если я стараюсь быть милой, приветливой и утонченной, как учила меня мама, это не значит, что я не могу заехать вам пяткой в глаз, как учил меня папа". (с)

01. Ненависть, которую ты лелеешь – это живой уголёк в твоем сердце, больше травящий тебя самого, чем других.

Она смотрела, как его хмурый взгляд скользил по луне, на лице – глубокая тревога, даже с оттенком вины. Зная о его вере в то, что жизнь должна идти своим чередом, она все равно не могла сдержать ревность к духу луны, Юи, со всей ее величественной красотой. Ревновала, потому что чувствовала себя ничтожной, даже грязной по сравнению с великой легендой – принцессой Северного племени воды. Даже спустя столько времени она все еще чувствовала неизбежную враждебность к умершей, – и вдруг обнаружила, что сама хмуро смотрит на луну с тяжелым беспокойством, хотя никогда не ощущала никакой вины. Она слишком самодовольна, и гордыня растет с тем фактом, что это она носит его ребенка, а не дух луны. Никогда ей не носить его. Она никогда не узнает это чувство – абсолютную поглощенность всем, чем является Сокка; его тело, движущееся с ее телом, в то время как он выкрикивает ее имя. Нет, ей никогда этого не узнать. Она с торжеством усмехается луне, вызывающе поднимая брови.
И вдруг чувствует свою глупость, проводит рукой по лицу, сжимая переносицу, затем трет глаза.
Как может человек ненавидеть что-то столь прекрасное?
Вздыхая, Суюки отводит глаза от красоты природы, чувствуя ничтожность своей ревности – она всегда рождается в полнолуние.
Отворачиваясь от луны, она отходит от берега, оставляя прощальное молчание.

02. Лейтмотив: доминирующая и повторяющаяся тема.

Очутившись на земле, она смотрит снизу на торжествующую ухмылку Сокки. Одним молниеносным движением она сбивает его с ног так, что он падает на нее.
- Ты осёл.
- Я тоже тебя люблю, - отвечает он с сарказмом, исключительно для того, чтобы ее палец резко пихнул его под ребра. Даже с предупреждающим блеском в глазах, направленных на него, лежащего сверху, она не отклонится от поцелуя – никогда.
- Надеюсь, ты осознаешь, что целиком завалился на меня?
- Я говорил, что моя жизнь наполнена борьбой и страданиями, большей частью причиненными самому себе, так что я немного понимаю, куда ты клонишь. Хотя ты не можешь отрицать, что сама уронила меня на себя, - усмехается он, все еще на ней. Кивает на ее руки вокруг своего пояса, и она закатывает глаза.
- Ты споткнулась, и я… я просто придержал тебя. Кажется, я начинаю учиться быть немного мазохистом. Я не жалуюсь, но, по-моему, в последнее время это происходит гораздо чаще.
Резким рывком она тянет его рубашку к себе, и их губы снова соединяются.

03. Пока вы интересуетесь, чем это кончится, я хочу только начать. – Ben Lee: Begin.

- Нам надо кое о чем поговорить, - тихо говорит она, отводя взгляд от его лица, в то время как они прогуливаются по берегу.
- Надо? Что случилось? – спрашивает он, замечая, как она держит себя. Некоторые перемены в ее обычном поведении – отводит глаза и продолжает заламывать руки, время от времени поднимает руку и кусает ноготь. Что-то заставляет ее нервничать, что-то, о чем она не хочет говорить. Он хмурится.
- Суюки, что случилось? Ты знаешь, что можешь всё мне рассказать.
- Я знаю, - отвечает она.
- Но?
- Но это сложно начать, так что дай мне секунду, ладно? – достаточно тихо бросает она, хотя он слышит боль в ее голосе.
- Хорошо, - соглашается он, поднимая глаза к небу, к луне. Он хмурится еще больше, но когда взгляд падает на луну в его голове мелькает недавнее событие, расстроившее Суюки, и – если такое возможно, - взгляд становится еще более мрачным.
- Я знаю, что нечестно думать об этом в таком свете, - начинает она, смотря на воду. – Я знаю, что ужасно даже поднимать этот вопрос после всего, что случилось, но я не могу отделаться от ощущения, что я как вторая в списке лучших…
- Я люблю тебя, Суюки.
- …и я не вижу, как… - ее речь обрывается, глаза – широко распахнуты, взволнованно и потрясенно смотрят на него. – Что ты только что сказал?
- Ты слышала меня, - отвечает он, поворачиваясь к ней лицом, и останавливается. – Конечно, было больно, мое сердце было разбито, но я нашел кого-то, кто помог мне влюбиться снова, даже сильнее, чем я мог себе представить. Иногда я могу нести всякую чушь, но сейчас – на самом деле, не сомневайся в моих словах, хорошо? Думай о нашем будущем, а не о моем прошлом – ведь оно в прошлом.
- Не сердись, - медленно произносит она, румянец растекается по щекам, и она поднимает голову, чтобы ответить ему. – Не убегай и не прячься, но… думаю, я тоже люблю тебя. Я так сильно люблю тебя, что я…
Она замолкает под его губами, и они стоят так долго время, пока гладкий лунный свет льется на них.

04. Дрожь: краткое мгновение сильного волнения.

Такой взгляд его глаз всегда бросал ее в жар, он смотрел на нее так, словно она была единственной в целом мире, которая могла спасти его, заживо сгорающего. Ощущение – как если бы она точно так же возникла перед ним, ее взгляд плавится с его, пока их губы соединяются.
Иногда они были нежными и сомневающимися, а в некоторые дни – грубыми и страстными – таким был один из последних дней. Пока они искали убежище под пристанью, их тела сближались в постоянном согласии раньше шептания слов и обещаний любви и восхищения друг другу.
Они были молоды и влюблены. С окончанием войны и их осязаемым будущим на горизонте, сейчас они чувствовали жажду жизни как отчаянные подростки. Они заслужили это.

05. Я прощу тебя за то, что ты сделал, если ты скажешь, что я единственный. – Gavin DeGraw: Just Friends.

Он чувствовал, что необходимо защитить ее, быть уверенным, что она будет так далеко от зла, что ему не придется беспокоиться о ее безопасности… проблема была в том, что ей нравилось всё, что было опасным, нравилось возбуждение битвы, нравилось всеми силами бороться и защищать тех, кого она любит.
Она была воином, как и он.
Женщины-воительницы все чаще и чаще встречались им в путешествии, но ни одна не была такой искренней и прекрасной, как она. Он знал, что был пристрастен, особенно после ее обращения с ним – и вопреки своим первым мыслям, все равно не мог удержаться от восхищения и благоговения перед ее силой. Он осознавал, что непременно схватит ее в один из этих дней, и не знал, что делать с собой.
Когда он услышал, что Азула поймала и заточила Суюки и остальных воинов Киоши, его сердце почти остановилось в груди, уверенное, что она полностью потеряна для него, может быть, однажды и навсегда. Он загнал обратно свой страх, вспоминая об их цели, но не смог избавиться от него до конца. Словно она предала его доверие – доверие, что он по глупости дал ей в надежде, что она будет в безопасности. Кто же знал, что она не выполнит обещание. Она боролась за то же, что и он, и Сокка знал, что в любом случае сам не смог бы сдержать слово.
Когда они с Зуко случайно нашли ее в Кипящей Скале, это чувство вернулось к нему - чувство, которое он думал, что потерял навсегда. Дважды почти разбив сердце за прошлый год, измученный горем, он думал, что не сможет возобновить это ощущение.
Она была сильной, продолжала тренировки даже в плену, тратя все свободное время на упражнения, планируя сохранить себя в хорошей форме на случай побега.
Когда впервые за месяцы он снова держал ее, то наконец-то понял… что не единственный, кто должен оберегать ее. Она - та, кто искал его и стремился защищать любой ценой. Мгновенно он простил свою ошибочную измену.
Для этого он дал ей свое сердце, которое она поменяла со своим собственным.

06. Он восстал, гордый и сильный, бросающий вызов всем, кто выступит против него.

Когда он показал ей свои слабости, она поняла, что изменила его жизнь. Другой парень мог бы сдаться перед лицом грубости, притворившись, что воительницы просто изумительны, и заставил бы девушку влюбиться в него – подобных самоотверженных придурков она возненавидела с малолетства. «Еще один», - подумала она, взглянув на него при первой встрече. Несмотря на ее начальные догадки, он вернулся и попросил прощения в надежде, что Суюки потренирует его. Такое случилось впервые и немало поразило ее.
Сокка бы часто лодырничал, говорил не то, делал не то, но когда она не стала сжимать его глотку каждый раз после подобного, тонко принял это во внимание и в итоге стал лучше стараться. Это было то, что она хотела видеть в нем. Чтобы он рос с ней, не полагаясь на нее в попытках изменить себя. Он становился более независимым, меньше беспокоился о том, что другие думают о нем, и стоял в своей шкуре – гордый и высокий, как и она, бросая вызов всем, кто выступит против него – против них.
Когда она оказалась в месте, откуда не возвращаются, то смотрела на свою прошлую жизнь с воинами Киоши улыбаясь, - она любила, действительно любила его, и это все, чего ей действительно хотелось. Так или иначе, когда он был болью в заднем месте, она была занозой в его боку. Когда он смеялся над своими собственными жалкими шутками, она вдруг понимала, что смеется вместе с ним. Когда он рыдал над упомянутой в спектакле старой любовью, она чувствовала ревность, но не держала на него злости.
Она будет любить его даже больше, чем он может представить. И даже без его слов она знает, что он любит ее так же.

07. Филомат: человек, любящий учиться; знаток.

Всякий раз, когда у него возникало подобное настроение, с всеобъемлющей жаждой показать, как много он узнал из книг, чему выучился во время их путешествий, она просто пропускала всё мимо ушей, в то время как перебирала мысли в своей голове.
Он болтал чепуху о научных открытиях, о том, как их мир достигнет со временем прогресса, и какие безумные вещи могут открыться спустя поколения.
Она прокручивала в голове список необходимых дел, касающихся их дома. Его болтовня давала время обдумать вопросы домашнего хозяйства, о которых она расскажет ему позже, и просто… остыть после напряженного дня тренировок с ее воительницами. Наедине с собой ей было необходимо успокоиться, подумать о грядущих месяцах, но… впрочем, надо использовать время, чтобы…
- Ты слышала, что я только что сказал, Суюки? – спросил Сокка, недовольно сдвинув брови. – Я говорю не для того, чтобы просто слышать свой голос.
- Это не так… - пойманная, она виновато замерла. Ощущение, как если бы она задремала на уроке, и ее вызвали повторить информацию учителю.
- Ты говорил об уравнениях аэродинамики и о том, как ты сделаешь еще больше научных открытий при дополнительных исследованиях. Так?
У нее тоже есть некоторые средства в арсенале. Может, он и неперебиваемый болтун, а от переизбытка информации клонит в сон, но она способна найти простой выход и из худшей ситуации. Разливаясь о чем-нибудь научном, ей удается попасть прямо в точку.
Так держать, Суюки.
Выражение его лица немедленно оживляется, и Сокка ухмыляется, прежде чем поцеловать ее в лоб.
- Я рад, что ты слушала.
Спустя секунду он снова продолжает свой информационный бум.
Конечно, он любил учиться, но сейчас просто задавливал этим всех близких.

08. Плеоназм: использование больше необходимого количества слов для выражения мысли.

Она думала, что они покончили с этим.
Обычно после занятий любовью он бормотал бессвязные признания в любви, прежде чем провалиться в сон, не выпуская ее из объятий. Она вскоре следовала за ним, успокоенная и довольная.
Однако теперь… он не мог замолчать о ремонте, который хотел сделать в доме. С тех пор, как это заставило ее с изумлением осознать, что его мысли возвращаются к отделке дома даже после секса, она не могла этого больше выносить. Ей плевать, просто хочется закрыть глаза и послать его к черту.
- Спи, Сокка. Пожалуйста. Я устала, - она зевнула, прижимаясь к нему в безуспешной попытке заснуть.
- Давай повторим, я собираюсь…
- Подожди, снова говорить о твоей переделке дома? Какого черта?
- Нет, нет… я подумал… ты не спишь, я не сплю…
- Ненадолго, - вздохнула она. – Если ты сейчас не замолчишь, будешь спать на кушетке, - монотонно проговорила она, выразительно гладя его по груди. – И ты понимаешь, насколько важен тебе прямо сейчас сон, если я готова отказать моему телу в подушке, чтобы получить его. Понял?
Он тихо усмехается, обнимая ее плечи.
- Спокойной ночи, - целует ее лоб, прежде чем откинуться назад.
О, тишина.

09. Тщеславие: выражение гордости или пустое хвастовство.

Размышляя об этом сейчас, она понимает, что была огромной дурой с ее будущим мужем в их первую встречу.
Наверное, не стоило унижать его при других воительницах и дразнить так открыто и низко. Не похоже на нее – быть такой жестокой с новоприбывшими, но… шла война, и она всегда должна быть осторожной. Несмотря на ее нынешнюю точку зрения касательно той ситуации, тогда это казалось великолепной идеей – поставить на место надменного мальчишку из Племени Воды и доказать ее девушкам, кто из них двух настоящий лидер.
На самом деле в их отношениях в первую очередь именно она «носит штаны», как однажды любовно припечатал Сокку Зуко веселенькой ночью в местной таверне – после этого он ворвался в чайный магазин, где они остановились, подхватил ее на руки, и доказал свое превосходство по крайней мере три раза.
Излишне говорить, что на следующий день, она не могла ни встать, ни работать. Зуко ничего не ответил на торжествующую ухмылку на лице Сокки, чувствуя, что выиграл свою собственную личную войну.
Мальчик из Племени Воды превратился в мужчину из Племени Воды, что проникал по ночам в ее постель так же хорошо, как и в ее сердце. Она оставляла за ним право хвастаться при условии, что он не станет женоненавистником.

10. Любовь есть акт бесконечного всепрощения, нежный взгляд которого становится привычкой.

Спустя год после свадьбы она надеялась, что он не будет разгуливать вокруг с огромными буквами на лбу, гласящими «Я стараюсь. Пожалуйста, не ненавидь меня», постоянно напоминая ей причину этого. Их любовь была чистой и истинной, и неважно, сколько раз он обижал ее бессмысленными и глупыми вещами.
Когда он покрасил их дом, не советуясь с ней, она простила. Потребовалась целая неделя, чтобы перестать дымиться от злости, но она простила его.
Когда он беспокоился из-за ее тошноты по утрам и считал, что ее нужно просто перетерпеть, она простила его в миг, когда увидела, как краска разливается по его лицу в ответ на новости целителя.
Когда он принес домой маленькую дикую птицу, она верещала (почти как сама птица, по иронии судьбы), пятясь от порхающего создания с совершенным презрением… и тогда она простила его, когда он объяснил (и продемонстрировал), что у птицы сломано крыло, и ей больно. Все, что он хотел – ухаживать, пока она не выздоровеет, и она не смогла ему возразить.
Когда он использовал ткань с одной из ее любимых тренировочных рубашек, чтобы вычистить свое оружие, фактически превратив ткань в лохмотья, она простила его, ударившегося в панику, как только он понял, что использует. Потом он обещал купить ей по меньшей мере пятьдесят новых рубашек, чтобы возместить те единственные. Она отослала их обратно, выяснив, что в любом случае они больше не подходят ей.
Мелкие промахи, что он совершал, расстраивали ее годами, но ничего не значили в сравнении с мгновениями, которые изменяли мир. Трогательными моментами, что постоянно хранило ее сердце – эти мгновения были единственными, которыми она дорожила, которые помнила и лелеяла.

"Если я стараюсь быть милой, приветливой и утонченной, как учила меня мама, это не значит, что я не могу заехать вам пяткой в глаз, как учил меня папа". (с)

Сумерки затуманивали залы дворца, собирая тени, придавая им зловещие очертания при невинном дневном ритуале.
Или, возможно, не столь невинном, не в этот день, так непохожий на любой другой, с тех пор, как Айро отправился на войну. Азулон скучал по любимому сыну по многим причинам, не в последнюю очередь по способности Айро готовить чай. В его отсутствие эта обязанность была возложена на Урсу, как наиболее способную после него. Не то, чтобы вкусы Азулона были особенно требовательны, но все же она считала это способом ее тонко унизить, словно он пытался показать, как мало для него значит семья его другого сына.
Урса по натуре не была циничной, но в нынешнем состоянии жизнь учила ее неписанным правилам благородства как неотъемлемой составляющей бытия. Что за честь – прислуживать ему? Однако, это не ее дело – спрашивать Лорда Огня.
Даже когда он просит об одной вещи, которую она никогда не сможет выполнить.
Час терпения, старательного сдерживания, чтобы выяснить всё от дочери, и Урса все еще не могла понять, почему смерть Зуко была необходима. Ее разговор с Озаем послужил еще большей неразберихе. Ни один из них не был абсолютно честен с ней, впрочем, это было привычно. Даже если бы она была уверена, что их рассказы – чистая правда, предыдущий опыт говорил быть осторожней сейчас в своих действиях, иначе будет уже слишком поздно потом.
Так что, в попытке изменить свою собственную судьбу, прежде чем та изменит ее саму, Урса готовила чай, как она это делала каждый божий день в последние четыре года. В это время Азула мрачно сидела в углу, хотя это было неудивительно – после их многократных «разговоров» и нотаций Урса пыталась помириться силой отчасти теплых отношений между ними. Приготовление чая давало хорошую возможность для укрепления связи.
И снова по кругу…
Ну, Азула есть Азула. Урса не понимала ее, ей не нравилось отношение дочери к окружающим, и закрадывалось сильное подозрение, что это чувство было взаимным. Восьмилетняя девочка не должна иметь такой угрожающий взгляд. Тем более направленный на мать.
К тому же у нее была раздражающая привычка огрызаться Урсе совершенно не к месту.
- Это не моя вина. Дедушка ненавидит папу. Может быть, если б Зуко лучше старался, он не был бы таким никчемным, и дедушка просто…
- Просто что, Азула? Если твой рассказ правда – а я не могу верить ему, если твой отец подослал тебя – если он правда, ты должна считать удачей, что он не попросил пожертвовать тобой! – Урса ненавидела разговаривать в таком резком тоне с детьми. Ну почему она не может быть больше похожей на Зуко?
- Папа защитил бы меня. Азулон выбрал Зуко, потому что никто не будет беспокоиться о его спасении.
Ледяное молчание повисло на кухне. Обычная тишина в поздний час сейчас наполнилась холодной ненавистью Урсы.
- Ты бесишься просто потому, что знаешь, что это правда, - пробормотала Азула под нос.
Ее самодовольная речь споткнулась, не добившись ответа, и девочка оторвала глаза от крохотных язычков пламени, бьющихся под чайной чашкой. Тем временем Урса закончила приготовление чая. Жасминовый – Азулон требовал только лучшего.
Азула права, с горечью подумала Урса. Они могут быть окружены знатью, но во дворце нет ни одного порядочного человека, чтобы выступить против несправедливости. По крайней мере, Зуко отважился попытаться, когда весь их маленький мир ополчился на него. Это была одна из причин, по которой она все еще беспокоилась о сохранении семьи.
Она с трудом вспоминала моменты, когда Озай еще не был таким жестоким и амбициозным. Счастливые воспоминания всплывали как иллюзия, выскальзывали из сознания, стоило лишь повнимательней приглядеться. Она отступала перед ним всякий раз, стоило Озаю лишь заметить ее.
Хотя бы сегодня будет по-другому. «Просто потрясающе, - думала она, - как простая чашка чая может многое разрешить».
Ударить быстро и окончательно – вот способ мага огня. В прошлом Урса уже сражалась в тяжелой битве за сына. Сегодня она сделает все, пока не стало слишком поздно.
Конечно, то, что она делает рискованно и Азуле явно не стоит это знать, впрочем, девочка и так действует не по-детски. Кроме того, мать с самого начала поняла, что отправлять ее в постель уже поздно.
Время летит очень быстро, когда угрожает опасность.
- Азула, я хочу, чтобы ты немедленно отправилась в постель, - приказ Урсы разрушил тяжелое затишье. – Не слоняйся без дела. Если я услышу хоть слово от прислуги или твоего брата, ты будешь сидеть завтра в своей комнате.
- Да, мама. – Непривычная кротость встретилась с легкой улыбкой, но Урса была слишком занята своими мыслями, чтобы заметить ее.
Она не наслаждалась приготовлениями к убийству. У нее нет выбора. Хозяйка не заметила, как дочь хлопнула дверью, но как только стук шагов утих, она вытащила несколько маленьких флаконов из комнаты хранения опасных трав. Азулон не был параноиком (у последнего придворного врача, думавшего так, произошел несчастный случай на Агни Кай), но мелкие неприятности не давали ему покоя. Снотворные были популярным средством у нервных личностей королевского дворца, едва ли не на прошлой неделе молодая жена капитана Джао умерла от трагической передозировки.
Урса вылила последние капли третьего виала. Кроме того, люди его возраста слишком стары. И если кого-то и обвинят, так это прислугу. Ведь им поручена несчастливая задача приготовления лекарств для Лорда Огня.
Острая боль вины напала на нее, представив, как несчастный слуга подаст поднос, и один из оставшихся флаконов окажется в опочивальне Лорда Огня. Урса не знала имени прислуги и могла осудить человека на болезненную смерть, когда Азулон не проснется завтра утром.
Жертвы всё же должны быть принесены. На худой конец, она сможет помочь ему – с правдой, свитой его историей, она будет просто изгнана. В конце концов, она не абсолютное чудовище.
Одной задачей больше сегодня ночью, и Урса сможет отправиться в постель и оставить этот кошмарный день позади.

Игровая комната была относительно неширокой, по сравнению с другими палатами дворца, и Зуко должен был где-то бросить свой нож. Его мать отчетливо помнила, что он упал вблизи двери – кто-то, возможно, пнул его в сторону, хотя этаж пустовал, и взгляд не находил предательского блеска. Она зажгла другой факел легким щелчком пальцев, продолжая беглый поиск.
Быстрый взгляд на стол ничего не дал, при ее приближении тень метнулась из угла, оставив пустоту. Искать под всей мебелью, конечно, ниже ее достоинства, но все равно никакого намека на нож не было. Может ей хоть в чем-то повезет сегодня?
Минутой позже она признала поражение. Нож как сквозь землю провалился. Было жаль терять такой ценный подарок, так что она решила вернуться утром и поискать снова. Какие бы ни были нравы, никто не хотел быть подозреваемым в воровстве при дворце, со стражей Азулона, дышащей в шею.
Урса тихо вздохнула и погасила последний факел, оставив несколько язычков пламени в ладони, затем прошла сквозь занавешенные двери. Неуловимый шорох прошелестевших за ней занавес оголил нервы до предела. Как только сердцебиение успокоилось, она прошла вниз по пустынным залам в крыло, где спала королевская семья.
Глаза быстро привыкли к бархатной темноте, уши ловили такт ее одиноких шагов. Сейчас Азулон пьет свое смертельное зелье. Криков не будет, так что временно она в безопасности. Шум поднимется, как только обнаружат неладное.
Полированный камень под ногами придавал легкое эхо шагам. Поколебавшись на перекрестке двух коридоров, она пошла по проходу, ведущему в детскую комнату. Хотя оба ребенка росли на ее сказках на ночь, все же не будет лишним проверить, спят ли они. Наверное, Зуко проснется (хотя кто может спать с нависшей над головой угрозой в виде Азулона?), и ей лучше оставить его в покое.
Толстый ковер заглушал ее шаги, остальные звуки поглощали завесы на стенах. Некоторые из них тоже рассказывали истории – в большинстве своем о драконах и прошедших столетиях. Урса с сожалением посмотрела на изношенные края. Когда-то сотню лет назад они были серьезно отредактированы. Любые истории с участием Аватара были вырезаны, и, хотя занимали незначительное место, ткань теперь выглядела потрепанной, полной пыли.
Почти на месте. Эта спальня была пуста и принадлежала Азуле. Урса покосилась на мерцающий свет. Ее дверь была открыта? Она торопливо развернулась, кипя от злости и разочарования.
Этой девчонке ни в чем нельзя доверять!
Где она в такой час? Ясно, что она чувствует себя в опасности. Как бы то ни было, она должна сожалеть о сказанном. У Урсы был очень тяжелый день, и это стало последней каплей.
Подчиняясь прихотливому дизайну, переход расширялся до целой комнаты, прежде чем разделиться на коридоры, один из которых вел в спальню Зуко на другом конце. Как ячмень в глазу, он постоянно всплывал в мыслях Урсы большинство дней, и сейчас она стремительно неслась по нему, даже не обводя помещение привычным повторным взглядом.
Дверь Зуко была закрыта. Плавно сдвинувшись от прикосновения Урсы, смазанные петли позволили не разбудить спящего мальчика. Он что-то тихо пробормотал, когда пламя свет ее факела осветило комнату, но продолжил крепко спать. Урса придержала руку над огоньком, снова улыбаясь.
Слава богам, Зуко был в порядке. Она закрыла за собой дверь, раздумывая, запирать ее или нет на всякий случай. Нет, он может проснуться, а ей все еще надо найти Азулу.
Обратно в центральную комнату, снова пересечь ее, но терпения Урсы еще хватало, чтобы заметить какое-то движение. Недоумевая, она молча остановилась и пустила взгляд по другому коридору. Он терялся в темноте, но проход в ее собственную комнату был освещен единственным горящим факелом на стене. Его потрескивание смешивалось с другим приглушенным звуком: голоса, где-то в углу.
Урса была не чужда подслушивания, хотя ей и не одобряла его. Это несколько раз помогало ей в течение последних мучительных лет, когда она чувствовала себя почти что параноиком, тогда как Азулон официально им не считался. Она приблизила руку и загасила огонь, тихо подкрадываясь к пылающему факелу.
Мягкий скрип стали по коже. Затем – голос ее мужа, безошибочно узнаваемый, несмотря на шепот.
- Ты действительно это сделаешь, если я попрошу?
- Убить Зуко? Сейчас?
На долю секунды Урса заледенела, холодные капли потекли по спине. Что? И почему? Она уже решила эту проблему, разве нет?
- Почему нет? Твоя мать уже ликвидировала одну помеху, конечно, ты справишься лучше, чем жалостливая женщина.
Огненная ярость спалила лед. Да как он смеет? Урса шагнула вперед, резкий жест ее рук зажег каждый факел в коридоре.
- Жалостливая? Я? Озай, объяснись!
Заговорщики вздрогнули от сильного пламени, но выражение лица Озая осталось невозмутимым.
- Как мило, что ты присоединилась к нам, дорогая. Ты осуществила свой план, я полагаю?
- Да,- коротко ответила Урса. – Думается, здесь есть еще один убийца сегодня?
Уголки его рта дернулись вверх, что могло показаться обнадеживающей улыбкой, но больше походило на легкую усмешку.
- Конечно, нет. Я просто… проверял преданность Азулы. Ты же меня знаешь, я бы никогда не навредил моему единственному сыну.
Некогда она знала его. Но сейчас? Урса пыталась поймать взгляд мужа, услышать правду в его голосе, а не насмешку.
- Я надеюсь, нет.
Расстроенная, она обратила внимание на маленькую девочку, спрятавшуюся позади отца.
- Азула, я говорила тебе идти в свою комнату. Эти вещи тебя не касаются, и ты будешь наказана за неподчинение мне с первого раза.
Негодование в вопросе в полной мере высветило невинность, написанную на лице Азулы.
- Но, мама, я…
- Твоя мать права, Азула, - прервал Озай. – Нам надо кое-что обсудить. – Азула перестала протестовать, услышав слова отца. Как только она направилась в свою комнату, Урса собралась следовать за ней, но его рука остановила ее.
- Пусть идет. Она не посмеет ослушаться моего приказа.
Урса стряхнула руку мужа, но больше не порывалась уйти, потеряв дочь из виду за одной из витиеватых колонн.
- Это проблема, не так ли? Она сделает все, что ты скажешь, но ее совершенно не беспокоит то, чего я хочу.
- А, ты думаешь, ей нужно научиться уважению? Уверяю тебя, если кто-то и нуждается в уроке, так это твой сын, - он поднял тонкий металлический предмет, позволяя огню отразиться на серебряной поверхности. – В конце концов, ему следует быть более внимательным со своими подарками.
Урса попыталась выхватить предмет из его руки.
- Где ты нашел нож Зуко? Я искала его!
- Я? Я его и не находил. Он был у Азулы, когда она направлялась в свою комнату.
- Так вот кто вор, - губы Урсы обвиняющее сузились.
- Ты слишком сильно доверяешь ей. Я попросил ее найти оружие и встретиться со мной здесь. Сегодняшняя ночь – прекрасная возможность научить ее некоторым более интересным аспектам политики, - палец Озая пробежался по лезвию, лениво скользя по надписи. – Я надеюсь, ты не думаешь, что я рассказал ей о твоей маленькой интриге. Было бы слишком хорошо пропустить такое представление.
Урса отпрянула от такого сарказма.
- Ей же только восемь, ради Агни! С какой стати ты учишь ее убивать? Она и так ведет себя иначе, чем любой другой ребенок – ты превращаешь ее в какое-то чудовище!
- Это ценный урок – ты как никто другой должна знать это. Все равно в конечном итоге ей придется этому научиться. Слабые не могут удержать власть.
Терпение Урсы, тонкое, как волос, разорвалось в гневе.
- Ценный или нет, я не позволю тебе ломать наших детей!
- Напротив, - так же равнодушно проговорил Озай. – Это ты ломаешь их своим бессилием. Азула будет образцовой принцессой через несколько лет. Зуко, с другой стороны…
- Будет порядочным человеком! – огрызнулась Урса.
Наконец, Озай сменил мягкий тон.
- Я думал, что ты не поймешь. Для меня как Лорда огня необходим преемник, который пойдет по моим стопам, преемник с зачатками великого лидера, наследник, могущественней всех. Мне нужно величие, Урса, а не мальчик, который всякий раз падает, занимаясь магией огня.
Подозрение проползло сквозь слепую ярость Урсы.
- Это ведь был не обычный урок, правда? Ты собираешься убить Зуко?
- О, поверь мне, я бы хотел. Твое вмешательство изменило планы урока, - он замолчал, обдумывая свои последние слова. – Но я же сказал, что не причиню ему вреда, так?
Урса ухватилась за неясную надежду на восстановление мира.
- Он может не соответствовать твоим идеалам, но он наш сын, - и тут же прикусила язык, пытаясь найти более убедительный аргумент. – Он еще слишком молод. Возможно, после нескольких лет, лучше тренируясь…
- Да, я понял. – Озай усмехнулся, взбудораживая опасностью каждый нерв Урсы. – Больше тренировок? Конечно. Ему надо усердней заниматься. Спустя несколько лет он может заставить меня думать по-другому.
- Не будь слишком строг с ним, - дала задний ход Урса. – Я буду наблюдать за тобой. Если ты сделаешь что-то, превращающее его в твой извращенный идеал, я остановлю тебя, прежде чем станет слишком поздно.
- Такая грозная преграда, интересно, - задумался он. – Какая жалость, если тебя вдруг не окажется там.
- Что? – ужас завладел голосом Урсы. – Конечно, я буду, я Хозяйка Огня. Я буду на твоей стороне, как мы и планировали!
Голос Озая стал ложно-сожалеющим.
- Прости, Урса, но тебя не будет. Я не могу поставить под вопрос законность моего воцарения на троне, не так ли? Его передача будет выглядеть подозрительно, с уходом Айро и несколькими свидетелями последних слов Азулона. Конечно, если все будут знать, кто убийца…
- Нет! Ты… Ты не предашь меня! – эмоции вышли из-под контроля. – Я твоя жена…
- Боюсь, мнение людей имеет для меня большее значение. Конечно, они не понимают этого. Мне жаль, дорогая. – Озай повысил голос, видимо, чтобы вызвать стражу. – Я думаю предоставить тебе утро, так что у тебя будет некоторое время попрощаться, прежде чем тебя изгонят…
- Ты чудовище! – рука Урсы среагировала неосознанно. Голодное пламя с рокотом сократило расстояние и припечатало потрясенного Озая к колонне. После паузы, равной одному вздоху, его тело столбом упало на пол.
Спустя лишь секунду Урса поняла, что совершила ясную, неопровержимую измену. Когда Озай очнется, для нее уже будет готово подземелье – или более вероятно, казнь, а, помимо этого, опорочат ее имя.
Она застыла, не зная, что делать. Если она оставит его в живых, она умрет. Если она убьет его… ? Некая ее часть отпрянула от свершения еще одного убийства, но это же так просто. Огненное лезвие у горла – и готова сказка об ассасине, который убил Лорда Огня, а затем и ее мужа, когда тот пытался поймать его.
Так просто…
Сделай это сейчас или будет слишком поздно…
Языки пламени вспыхнули в ее пальцах. Они удлинились до размера ножа Зуко, придавая надежду своей смертоносностью. Все, что ей надо – это опустить их.
Неожиданно худая рука хватает ее запястье; горящие янтарные глаза лишают возможности двигаться. Так Азула все-таки следила за ними. Почему-то Урса не удивилась, хотя действительно не хотела, чтобы дочь видела это убийство.
- Азула, уходи, - приказала она, молясь, чтобы хоть раз дочь подчинилась ей. – Это уже в третий раз, когда я говорю тебе отправляться в постель. Утром…
- Ты не должна здесь быть. – Азула не отпускала руку, несмотря на усилия матери стряхнуть ее. – Дедушки больше нет. Я бы не стала убивать папу на твоем месте. Я всем расскажу.
Урса засмеялась. Ей это не поможет. Кто поверит восьмилетней девочке и заведомой лгунье по сравнению с ней, принцессой? Идея была забавная. Мать в ней говорила, что следует игнорировать слова Азулы и отправить ребенка спать, уже слишком поздно для этого разговора. Все же она решила спросить.
- Ты действительно это сделаешь? Расскажешь всем, что твоя мать – убийца?
- Может быть. Ты не можешь быть в этом уверена, да? – было что-то сверхъестественное в том, как маленькая девочка могла читать ее мысли. – Ты, правда, сделаешь это? Убьешь папу?
- Я… - проклятый ребенок, она не должна так поступать, не в ее возрасте. Как она может иногда смотреть столь мило, невинно и даже осуждающе?
- Почему тогда не убить и меня, чтобы не было свидетелей? – Азула выглядела задумчивой. – Я думаю, вот почему он говорил мне это. Ты не будешь полностью в безопасности, пока не убьешь меня тоже.
Урсу передернуло. Конечно, никто не поверит ей, но малейшее слово раздует слухи, а слухи со временем… ну, это будет нехорошо. И был еще один вопрос – говорил ли Озай еще кому-нибудь? Сейчас она не могла этого знать.
Азула заметила секундное колебание.
- Если бы я была Зуко, это был бы не вопрос, да? – тихо спросила она. – Ты всегда хотела, чтобы я больше походила на него…
Ее мать едва не подпрыгнула, задетая меткостью фразы.
- Если бы ты была больше похожа на Зуко, у нас не было бы этого разговора! – парировала она. – Твой брат не предавал людей, и не врал, и…
Урса замерла и уставилась в темноту, не желая продолжать.
- Действительно, мама, мне интересно, когда он этому научится. – Азула проследила взгляд матери, скользящий по теням. – Естественно, не от тебя.
Ее способность разрушать человека изнутри была гипнотической. Урса чувствовала, как слова дочери обрушиваются на нее, ведь она знает, что мать никогда не тронет пальцем своих детей. В конце концов, они были семьей.
- Иди спать, Азула, - успокоилась она. Тот же усталый приказ, такой же неэффективный, как и когда-либо был.
Лицемерие или безопасность? Каков бы не был выбор, ее дочь все знает…
- Ты не собираешься попрощаться, мама? – слова выдернули Урсу в реальность. Да, ей надо уходить. Обидно оставлять своего сына на милость этого чудовища, но она проиграла. Через минуту трон будет уже в пределах досягаемости Озая, это было последней преградой. Слишком поздно.
Она небрежно обняла Азулу, поглаживая волосы маленького мага огня.
- Прощай, Азула. Обещай мне, что будешь хорошей.
- В любом случае, ты никогда не поверишь мне. Я какое-то чудовище, помнишь?
- Да, Азула.
Почему она не возразила? Потому что это правда, как бы Урса не сожалела об этом. Возможно, ей не стоило говорить этих слов при девочке, но это была и вина Азулы – подслушивать вещи, не предназначенные для ее ушей.
- Зуко будет скучать по тебе, а я нет. Ничуть. – Азула выкрутилась из материнской хватки. – Если он заплачет, я буду смеяться над ним.
Почему она лжет? Урса никогда не могла объяснить. Это правда – если возникали сомнения, мать верила худшему в своем втором ребенке.
- Хотя я буду скучать по тебе, - ответила она. Ложь, в которую никогда не поверят. Азула отодвинулась, поднимая нож, брошенный отцом. Урса поднялась, желая о чем-то, что она еще могла бы сказать, что внезапно соединило бы разрыв между ними, прежде чем она навсегда уйдет.
- Азула, мне жаль. Может быть, было что-то, что я должна была сделать по-другому…
- Если ты хочешь попрощаться с Зуко, тебе стоит поторопиться, - девочка даже не смотрела на нее, видимо, очарованная новой игрушкой. – Я собираюсь позвать стражу.
- Азула… - Урса положила руку на плечо дочери, зная, что та отмахнется. Со вздохом она повернулась и направилась к сыну.
Урса не оборачивалась. Ее шанс спасти другого своего ребенка был упущен. Возможно, его никогда и не было.
Не все ли равно? Сейчас это было слишком поздно.
Это всегда было слишком поздно.

"Если я стараюсь быть милой, приветливой и утонченной, как учила меня мама, это не значит, что я не могу заехать вам пяткой в глаз, как учил меня папа". (с)

[cut=Ладно, теперь по делу:]

BlueArrow, наконец-то!

У каждого человека три характера: тот, который ему приписывают, тот, который он сам себе приписывает, и наконец, тот, который есть в действительности. (с) В. Гюго