Одно лишь слово может изменить многое. Порой, мы даже не замечаем этого, не придавая должное значение словам. Кто может знать, что одно слово может разрушить весь мир или же наоборот, возродить из пепла? Одно-единственное слово, которое значит всё для тебя… у каждого оно своё. Для кого-то это семья, для кого-то – слава, для кого-то – надежда…. А у меня слово, значимость которого не признаёт никто. Никто, кроме меня. Историю этого слова я бережно храню в своей памяти, хотя и иногда она окутывается туманом неведения. Слово, такое простое на слух, но всё же, сложное для восприятия… Яблоко. Это может показаться смешным, однако, это не так. Это важное для меня слово, ибо с него берёт начало моё счастье…

«Лето. Вечер. Прохладный ветер убаюкивает кожу, охлаждая лицо после дневного зноя, а солнце, тоже уставшее за день, медлённо исчезает за горизонтом. За ним, волнами, идёт разноцветное небо. Засияли первые звёзды. Мы любуемся этим чудом, сидя на обрыве Изумрудного острова. Немного тянет в сон, но я продолжаю бороться с ним. Скоро, тяжёлый день даёт знать о себе, и я, зевая, прикладываю голову к тебе на плечо. Я чувствую лёгкую ухмылку с твоей стороны, но не в силах даже повернуть голову. Мне так уютно рядом с тобой, хотя раньше я бы в этом ни за что не призналась. Даже сейчас я бы никогда не сказала бы, что было у меня на душе, если бы не хотелось так спать.
- Ты такой тёплый… - со стороны это звучало как сонный детский лепет.
Снова лёгкая улыбка.
- Здесь такие красивые закаты… - сказала я, уже закрывая глаза.
- Да… - я всё ещё чувствую, как ты улыбаешься.
- Знаешь, что он мне напоминает? – спросила я в полудрёме.
- Нет, - ты на секунду задумался, - Ну, и что же?
- Яблоко… - сказала я, подкладывая руки под голову вместо подушки.
- Почему? – спросил ты с удивлением.
Я слегка пожала плечами:
- Не знаю…
А ты лишь снова улыбнулся. Вскоре, я уже мирно спала у тебя на плече. Но перед тем, как полностью погрузиться в сон, я спросила:
- Зуко, а знаешь что?
- Что?
- Я тебя люблю…
Я доверчиво заснула на плече бывшего врага. Но потом, я почувствовала твоё горячее дыхание около своего уха…
- Я тоже тебя люблю.
Я улыбнулась сквозь сон…
Проснулась я в своей комнате. За окном уже стоял день, когда я, слегка потягиваясь, встала с постели.
- Какой чудесный был сон… - сказала я, зевая.
И тут на кровати я увидела красное, как вчерашний закат, яблоко…»

Маленькая миленькая сказка. Но эта сказка открыла для меня проход в счастливое будущее. Мы стояли на балконе и любовались закатом. Золотая корона в моих волосах меркла по сравнению с уходящим дневным светилом. Я услышала смех и увидела маленьких непосед. Они показывали друг другу новые приёмы магии, которым научились за день. Я улыбнулась всё ещё посматривая на своих детей. Снова тянуло в сон. Как тогда, я положила голову тебе на плечо.
- Здесь такие красивые закаты, - улыбаясь, сказал ты.
- Да, - прикрывая глаза, ответила я.
- Знаешь, что он мне напоминает? – как бы невзначай спросил ты.
- Нет, - я зевнула и через секунду добавила, - Ну, и что же?
- Яблоко, - ответил ты, целуя меня в щёку.
Я тихо засмеялась. Одно-единственное слово, которое значит всё для тебя… у каждого оно своё. У меня это слово, значимость которого не признаёт никто, кроме меня. Слово, такое простое на слух, но всё же, сложное для восприятия… Яблоко.

Старая яблоня укоризненно заскрипела, стоило мне встать на первую от земли ветку. Дерево, привезенное лет сто назад из дальнего уголка царства земли, прижилось в тиши дворцовых интриг и напутствий. Старые корни ее глубоко вросли в землю и давали жизнь не одной сотне плодов каждое лето. Раскидистые ветви были похожи на корявые, покрытые темными бороздами-морщинами, но мощные руки, наполненные даром кормить жизнью. В то утро старые воспоминания, которые, как мне думалось, были похоронены давным-давно, вдруг вновь стали отчетливо проступать в памяти. Еще одна ветвь дерева послужила ступенькой к вершине.
Может, все это было из-за странного сентиментального настроения, которое имеет обыкновение появляться в конце лета, как вынужденно ожидаемая неприятная родственница. Такое странное смешение грусти и самодовольства, небывалой нежности к хрупким витражам счастья в твоей памяти, откровенный и вдобавок навязчивый чертов лиризм и капельку таких непрошеных вздохов об уходящем лете. Может, и не было бы ничего, если бы утром я не оказался в дальней части сада, где с десяток старых яблонь осыпались дождем из золотых плодов. Яркий, удушливо-сладкий аромат перезрелых яблок разлился теплой волнующей нотой в воздухе и почему-то на сердце стало очень тесно. Еще одна ветка. Потянуться к круглому желтому плоду, который устроился на самой верхушке. Помню, в детстве эта яблоня казалась страшней и выше, неприступней, что ли. И я под страхом быть обнаруженным забирался на нее, чтобы вот так же дотянуться до самого восхитительного, самого сладкого яблока, там, наверху. Шансы сломать шею были велики. Но ничто не заменяло это странное счастье позднего лета, когда утро играет в каждой капле холодной росы и перемигивается в листьях, и ты тянешься за яблоком, в последний момент надеясь, что случайно не перепутал его с ленивым солнцем. Дотянешься до него - схватишь и обожжешься. Но пальцы всегда выхватывали вместо солнца прохладный, налитый чудными соками фрукт. А солнце, довольное, останется висеть среди яблок. Такое же желтое, пузатое и довольное. Оперевшись на последнюю более-менее устойчивую с виду ветвь, оглядываюсь. Туманная дымка, притаившаяся под кустами и в тени деревьев, солнце, пропускающее лучи среди сотни тысяч заманчивых зеленых стеклышек. Тает во рту сладкая перезрелая плоть. Яблочный дух окончательно пропитал все вокруг. Опьянение, пересыщенность, трепет. Рыжина на макушках деревьев вокруг намекала на скорую перемену. Звякнувший обиженным колокольчиком девичий голос вывел меня из блаженного состояния.
- Что это вы делаете, Ваше Величество, в такую рань на дереве, а?
Вот же ехидство. Прямо под яблоней стояла девчонка из племени воды и с кривоватой улыбочкой посматривала вверх. Когда еще можно будет увидеть великовозрастного и, по идее, солидного Хозяина Огня, который как малый ребенок болтает ногами на верхушке яблони. Ну, к слову сказать, тут было не так уж высоко. А вот девчонка явно давилась смехом. Ну хоть хихикает она в рукава расшитого зеленого кимоно. Чудо как хороша, раскрасневшаяся от смеха и легкого смущения, в убранстве из зеленой травы, томных листьев и желтых сладких снов.
-Слезайте уже, в конце-концов...
Она протянула мне руку. Из памяти вдруг вырвалось... Старое дерево, казавшееся таким большим, тяжелые плоды, казавшиеся наивысшим, почти недостигаемым удовольствием, и мать, протягивающая руку вот так же - со снисходительностью и непередаваемой нежностью... И ее мелодичный смех. Когда-то давно.
Мечтать надо меньше. Ветка подо мною жалобно затрещала, рука соскользнула, и тело потеряло всякую опору. Полет был недолгим и незапоминающимся. Зато приземлился я прямо на удивленную Катару. Тишина сада в тот момент поразила, и отчетливо захотелось вдруг провалиться сквозь землю. Кровь, прилившая к щекам, обожгла. Я прижимал ее к земле. Она растерянно хлопала длинными ресницами. Наивно-смешно. Чертова синева глаз как северное небо. Катара никак не могла осознать что вот... Мои руки рядом с ее плечами. Рядом с ее руками - я знаю, они такие неправильно- сильные и такие теплые. Что волосы ее, темные, словно птичьи стаи, разметались по траве, и роса на них покоится тяжелой алмазной пылью.
Что почему-то ее лицо так близко к моему.
Нежный овал, правильный, и губы светлые и беспокойные.
Губы так близко к ее губам.
За ними сладость увядших трав.
Я чувствую ее сбившееся дыхание. Ее тепло. Нет!- болезненный жар, проступивший сквозь блестящие искренние шелка. Ее тело оказалось в клетке моего. Волею случая наши руки соединялись, волосы путались, а сердца поддаваясь невиданному ритму и, вместе с податливым пульсом, колотились перпуганно в невольном волнении. Всюду пахнет яблоками. Наступает осень... Кривая моя усмешка на один уголок рта... Я нашел слова для нее, о духи:
- С добрым утром...
Это дало хоть как-то ей опомниться. Она было хотела меня спихнуть, как вдруг... Кажется, старуха-яблоня явно над нами решила пошутить. Сделала все по-своему. Мне оставалось вовремя услышать не предвещающий ничего хорошего треск. Чуть податься вперед, чтобы окончательно закрыть хрупкое тельце собой. Вот же глупость... Утреннее приключение. Наверное, с сотню яблок прошлось-прогулялось ощутимыми ударами по моей спине. Девчонка вскрикнула и вжалась в меня, а особо увесистые плоды безжалостно выбивали из меня дух и всю романтическую глупость. Кажется, одно из желтых яблок-озорниц едва не прибило меня, от души треснув по макушке. Целый град из золотых негодниц. Осталось только найти в себе силы и подняться. Ладно. Хотя бы слезть с девчонки и повалиться снова на траву. Но Катара уже невообразимым каким-то способом выбралась из-под меня и теперь с деловитым видом и непереводимым на нормальный человеческий язык бурчанием отряхивалась и отворачивалась, пытаясь скрыть предательский румянец и пухлость бесстыжих губ. Желтые яблоки усеяли землю вокруг, улыбались довольными желтыми ртами, прятались в невысокой траве…

Что станет смыслом твоим, если мятежник вдруг стрелу пустит в твою незабвенную?

Твой сон, наверно, охранять - высшее блаженство. Во влажность звезд с головой окунувшись, умывшись тишиной предрассветной и навсегда затеряться бы рядом с тобой в переливах осенне-стальной травы.
Колкий мрак прогнав, прокрасться бы в твои сновидения синим духом-белым вором. Может, ты пустишь горячий мой шепот в нежное ушко, прикрытое темными локонами. Спи, милая моя… А отворится бездна синих глаз твоих -навсегда захлебнусь в деланном безразличии к тебе и безответной нежности.
Быть свидетелем пробуждения твоего – наверное, чистой воды фантазия. Вплести бы в сети волос тусклые утренние лучи, медовые слезы росы растерять в бликах мягкости кудрей. Нарядить бы в утреннюю нежность хрупкие девичьи ключицы, округлость плеч, уязвимость шеи. И в тысяче светлых утренних часах остаться бы с тобой, заключив тебя в колыбель рук.

Что станет нежностью твоей, если мятежник падшей империи вдруг стрелу пустит в твою незабвенную?
Твой смех услышать - поймать бы как птицу. Найти б золотую, прочную клетку для него. Со всеми духами сделку б заключить. Цена, душа моя, - лунный грош, а взамен - переливы северных флейт, песни морей, плачи вьюг и ледяные просторы кристальной непорочности. Запереть бы твой смех, спрятать бы подальше и мучить бы песнями твоими печальными то, что осталось от сердца в груди - черную дыру. схоронить бы от остальных светлейшую музыку вод.

Что станет грустью твоей ,если мятежник падшей империи вдруг пустит стрелу ядом умытую в твою незабвенную?

Грусть твоя - тихая заводь, камышовая суть и трели тростника. Плечи вздрагивают и вокруг тонких загорелых ног расходятся круги. Платья подол мокрый. Сети да паутинки. Светлячки порхают вокруг тебя и беспокойно мигают в зыбком тумане, окутавшим болото. Я ночной страж нерадости твоей, соблазна твоего. Ты плачешь рядом со мной, питаешь солеными каплями что-то внутри меня и я знаю, что причина твоих слез тот, кто покоряет ветер. Странные усмешки - сладость для него, а горечь ее - для меня. Быть спутником мимолетного огорчения твоего для меня отрада. Ты доверительно прижимаешься ко мне и сойти с ума почти возможно. Преодолеть бы страх лишь да расстояние в четверть миллиметра до теплых губ. Но нежность - для него. Мне лишь можно попробовать на вкус усмешку затаившуюся в уголке маленького ротика.

Что станет летом твоим...

В вечном лете бы да забыть тебя. Вспоминать - не вспомнить. В реках сквозных-холодных образ твой вымыть, в серебряном молчании звезд бы рассыпать. Разлюбить. Растоптать. Не забыть... Огненных лилий пьяный дурман, жесткость солнца, жару. Калейдоскоп, карусель, веселье августа -разгульный праздник смерти, лета, и привкус сентября на кончиках пальцев твоих- загадочный, безветренный, пряный. Заколдованным - зачарованным кругом небо - земля. И соленая кожа в томной жаре под изможденными губами. Спи, любимая… Забывай, как оттолкнула меня тогда. Как пожар внутри гудящий отвергла. Как глаз синева обесцветилась штормовыми волнами. И ночью, задыхаясь, ты тогда заглатывал созвездия, мял траву, молил о разрыве сердца и порывах ветра, что унесут тебя заблудшим листом в мертвые поля.

Дыханием твоим...
Вдогонку друг другу под грохот грозы и оба они такие странные, такие безумные, неистово любящие. Застыв в жестокости дождя, оба путают руки, оба ищут губы, в веках притаилась вселенская нежность и неземная грусть. Серый, серый, бледный, скучный дождь. Ее мягкие руки, его робкий стук сердца и в нечаянном порыве задетая гордость... Моя. Моя.
Его робость, его чуткость... Моя!
Дарить бы ей огня затаенного порывы и сущность, квинтесенцию сердечного яда.
Моя.
Но руки смуглые обвили его шею, а пальцы повелителя ветра вдруг заблудились в длинных волосах... Мягкость ее губ. Легкость его дыхания. Утром в садах яблоневых я прятал глаза. Я находил их в объятиях друг друга, в переплетеньях осеннего сна. Ревность отрезвляла. я не видел ничего, кроме ее ресниц, готовых черными птицами вверх вспорхнуть от шороха любого. Я знал, что с ним ей всегда грезится дурные сны. Сейчас ее кошмары не могли прогнать мои руки. Спи, незабвенная...
Пощечина обожгла щеку. Слова, что тысячу раз повторял себе, застряли в горле.
Моя... Не скажу. Люблю. Не скажу.
И зима кружевом тончайшим осела в черные ветви, на желтую луну, сахаром кристальным присыпала крыши.
Солнце бы с ней от фитиля зажечь как бумажный старый фонарь и тишину эхом порвать в ущелье-трещине между нашими сознаниями, слезами лед разбить - растопить и утешиться облаками бы.

Сном твоим....
В синеве укрывшись, растоптав сердце твое. Мять тебя, желать тебя, быть с тобой. Забыть тебя? Невозможное. Холода уходят, остаются лишь льды. Дышат они, тяжко стонут, надламываются, взбухают, нездоровятся. Утопленники поют печальные песни под льдами обоих полюсов. Весна.
Пить тебя. Знать тебя. Сорвать с тебя всю твою чертову стеснительность. Правильность. Вдумчивость. Трезвость. Простить тебе. Не любить тебя. Нет. Любить... Волосы с ночи растрепаны. Недальновидное спокойствие и отсутствие стыда и одежды. Каждый раз желать тебя, в теплую ото сна и чудную вторгаться, врываться, входить. Целовать. Любить. Дышать. Мять. Спи, моя желанная... Почему же лед стонет...

Трепетом...
Вспоминать? Ах, осень! Ах, солнце! Ах, томность....
В листве, в танце кружась, в броне уверенности, в суете и недоброжелательности дворцовых разговоров. Жадность твоя до взглядов. Ах, выросла! Ах, похорошела-зацвела...Невеста, да и только. Сколько же ненужных погремушек в волосы вплетено-накручено-раззолочено. В складках платья бус разброшено, потеряно... Кожа смуглая упрятана за краской - алой, белой, синей, угольно-черной... И тесные пояса - узкие ленты, а пальчики грубые еще от прежних забот. Неуместность дикарки в болоте интриг да восхищений. Моя несдержанность. Ее неосмотрительность. Ах! Беда... Поцеловала же… В порыве смешной девчоночьей несдержанности. Как странно... Аватаром целованная меня одарила... И словно проснулся во мне забытый жар. Терзаю ее губы. Она поддается ...
Закутанное в шелка маленькое девичье тело на просторной кровати. Спит мирным сном. Праздник.. .Спи, моя нежданная... Утомилась. И вкус поцелуя на губах забывать. Забывать...

Болью твоей...
Твой побег. Измена твоя... Нет, не измена. Никто ты мне...
Никто ты мне, не птиц над головою стаю правишь, не у ног моих ты стоишь, да не рядом со мною об руку… Убегаешь от меня в степь лазоревую. В синь нездешнюю. В руки-стрелы к воздушному кочевнику. К тому, кого любит небо. С кем говорят боги. К кому справедливы духи. Кто обнимает тебя крепче, чем я. Кто не сожжет, не уничтожит. Ах, глупая… Чего ж ты боишься… Коль сжечь тебя, недолго порознь будем, сам сгорю, сам обернусь пеплом воронова крыла, сам к тебе приду и на том свете колени твои зацелую… А ты ушла в его серости безбрежные, в его сердца многие, сердца старые, перелюбившие. Оно в груди спокойней у него. Ласкать его. Рядом засыпать. Веки целовать. Ждать... Ждать чего-то… Чего в снах с ним не случается.
Не моя... И отцвели туманы. И тонкий месяц округлился, повиснув плавленой луной в небесных водах.

Убить бы тебя...
Луна пополам от песни тетивы. От ливней пряная степь-ширь. Спи, моя невечная... Мотыльком живой огонь, в глазах твоих притаившийся, угас окончательно. И теперь не разобрать - звезды ли на небе или вдруг обронила молодая бархатная тьма сверкающие камни в траву. Насквозь пробило… Шелка. Кожу. В груди девчонки стрела... Тонкая. Поющая. Ядом умытая... Крови черное пятно. Губы в нескромной улыбке расслаблены. Светом сердце наполнено, не горем... Сотни подаренных тобой поцелуев враз бледность мою обожгли. И ветер, словно ее дыхание легкий, закрался в волосы, в уши, в складки охотничьего платья. Тобой очарован я. Мертвой, спящей, искренней... Не моя ты. Не его. Ничья… Ничья ты… Вольная ты… Дочь реки-матери, вечно текущей с цветами-венками – любовью своей порою, с омутами памяти да с заводями привязанностей… Дочь отца-океана, соленого да неверного, приливы-отливы от сердца твоего – берега моего… Боль твоя, горечь твоя, обида твоя, месть мне… Ах, за что…
Бубенцом луна тусклым. Моя нежность... Моя грусть. Вспышками-моментами твоя томность, твоя лесть... Последний поцелуй похитить с лепестков застывших губ. Ах! Холодная... И в воду хрустальную опустить. Ведьма-река да мать-река последние следы твоей жизни унесет. Лук тяжелый в руке. Теплота дерева. А выломать из сердца твоего древко избранницы моей несносно-острой не под силу было... Навсегда ты скрылась .Спи же...Не моя. А звезды вдруг сбежали вместе с ее глазами… Ах! С небосклона, вниз по тетиве, ой да в ледяное журчание реки…

Что станет искуплением твоим, о мятежник падшей страны, пустивший вдруг стрелу, ядом напоенную, в свою незабвенную?

Большинство людей считает, что я глуп и, вероятно, они не вполне заблуждаются в этом предположении. Я простое создание с простыми потребностями (свежие зелёные травинки, небо), движимое инстинктами и воспоминаниями. На вид я тупое и бесчувственное животное, косматый ездовой зверь. Однако, так же, как облака скрывают тёмные, мерцающие глубины вселенной от назойливых глаз (там, где воздух мёртв, тяжесть не тяжела, и где таится красота, не умещающаяся в сердце), во мне есть тайные глубины, широкий океан чувств и секретов.
Я помню боль, помню, как меня привязывали к земле верёвками люди, от которых пахло алчностью, потом и песками пустыни. Я помню клетки, и оскорблявшие меня жестокие голоса, и огонь, что жёг меня. Я помню железные цепи, укрытые тенями каменные темницы, и потерю воздуха и неба.
Я помню доброту. Я помню лес в солнечных пятнах, и девушек с раскрашенными лицами и нежными, успокаивающими руками, гладящих меня по шерсти и носу. Я помню, как они давали мне фрукты - хрустящие, сочные яблоки, почти такие же, как те, которые мой сероглазый мальчик дал мне, когда мы впервые встретились давным-давно, в те забытые дни, когда мой народ парил в небесах, а Храмы Воздуха славно сияли и переливались в мягких лучах восхода.
И я помню другого мальчика, так не похожего на моего хозяина, угловатого, с яростными золотыми глазами и душой, от которой воняло гнилой злобой. Я помню, как он освободил меня от пут, и как благодаря ему я смог вновь увидеть своих друзей.
Вот почему когда он вновь появился перед нами среди парящих руин из крошащегося камня — жалкий, умоляющий, раскаивающийся — я без колебаний облизал его.

- Зуко нельзя верить.
Сильный, решительный голос мага воды разрезает холодный ночной ветер. Она и её брат, свернувшись у меня под боком в поисках тепла, ведут разговор тихими голосами и многозначительными взглядами, пока остальные в нескольких шагах ужинают у костра.
С губ Сокки срывается удручённый вздох.
- Катара, я знаю, что он был злым, и всё такое…
- Был? - Сплюнув, она сжимает кулаки, дрожа от негодования. - Так не бывает, Сокка. Нельзя просто взять и перестать быть злым, особенно если ты сын Хозяина Огня, и особенно тот, кто преследовал нас по всему свету. Это очередная уловка! Он убьёт всех нас во сне, схватит Аанга…
- Вряд ли он сможет, — фыркнув, перебивает её брат. - Тоф очень чутко спит. Помнишь, как…
- Сокка! Соберись! - Шипит она, - я не могу понять, как ты так быстро решил ему довериться. Ты что, забыл всё, что он натворил, все беды и опасности, которым он нас подверг?
- Нет, я не забыл, — отвечает Сокка неожиданно важным голосом. - Я никогда не забуду. Но он изменился, и, хотя мы вряд ли когда-нибудь будем друзьями, я хочу отложить прошлое в сторону хотя бы на время. В любом случае, Аанг верит ему…
- Но…
- А ты веришь Аангу, разве не так?
Он попал в точку. Она замолкает, а он встаёт потягиваясь.
- Теперь, если ты не против, я пойду что-нибудь слопаю. - В предвкушении еды по лицу Сокки расплывается широкая улыбка, - умираю с голода! - Забыв о серьёзности, он срывается с места, оставляя сестру наедине с её тяжёлыми раздумьями.
Я осторожно приближаюсь к ней, предлагая утешить и тихо прося о терпении и понимании. «Мальчик не так плох, как ты думаешь, — хочу я сказать. Дай ему время. Дай ему шанс. Он докажет свою верность, маг воды».
Её руки скрещены, лицо сердито нахмурено, и я чувствую исходящую изнутри горечь, марающую её душу. Мы оба оборачиваемся на звук мягких шагов.
- Вот, - мальчик протягивает миску, полную дымящегося ароматного риса с мясом. - Я принёс тебе ужин.
Она бросает на него взгляд, не говоря ни слова.
Зуко хмурится.
- Возьми. Ты, наверное, голодная.
- Я не хочу от тебя ничего, — бросает Катара. Её слова злы, они как ледяное пламя и полны ненависти, и это плохо, неправильно, что это говорит девушка с доброй улыбкой и исцеляющими руками. - После всего, что ты натворил, надо быть не в своём уме, чтобы решить, что я возьму что-то из твоих рук. Оставь меня. - Её глаза сужаются, - я выросла со времени нашей встречи в Ба Син Се.
Он опускает голову, от него волнами исходят вина и сожаление. В воздухе неприятное напряжение, словно он наполнен миллионами булавок или трещащими молниями, тяжёлый от греха и предательства, разбитого сердца и разрушенной невинности.

Мои пассажиры молчат, когда мы бежим из Западного Храма Воздуха — когда-то приюта для беженцев, теперь лишь ещё одного места насилия и разрушения, которое будут являться детям в страшных снах в грядущие годы (та девочка с резким взглядом и кинжально-острым смехом — пусть она уничтожает святилище).
Давящую тишину разрушает кашель Зуко.
- Спасибо, что спасла меня, - говорит он Катаре.
(Я пролетел под ним, падавшим вниз, а она схватила его за руку и втащила в седло с тем же быстрым, инстинктивным проворством, с которым он оттолкнул её с пути падающих камней).
Мой взгляд сосредоточен на горизонте. Я не вижу, как она безразлично пожимает плечами, но слышу это в её голосе.
- Ты учишь Аанга магии огня, — говорит она просто, словно это достаточно объясняет её мотивы. Но человеческая речь часто полна подводных течений, и этот случай не исключение.
«Жизнь за жизнь, — несказанное вьется в воздухе. - Мы квиты».

Я удивляюсь, когда они седлают меня для путешествия, только вдвоём, надевая узду в нервной спешке и с тихой, смертоносной решительностью. Они почти не говорят, пока мы скользим над мерцающей синевой океана, да и о чём здесь говорить? Они меняются необходимой информацией короткими рублеными фразами, тонущими в неловком молчании. Это совсем не похоже на по-братски тёплые, полные дружеских подначиваний разговоры, которые я привык слышать.
Ночь истекает кроваво-розовыми оттенками рассвета. Он вновь предлагает ей отдохнуть.
- Я сказала, что со мной всё в порядке, - без выражения отвечает она, но даже я чувствую в её голосе изнеможение, преодолеваемое одной только решимостью.
Я чувствую упругие шаги. Он идёт к моей пояснице, где сидит она. Я ощущаю неожиданное колебание, когда он опускается перед ней на колени — рискованная, как мне кажется, позиция в таких обстоятельствах.
- Пожалуйста, отдохни, - в его голосе слышна хриплая мольба, шипение угасающего огня. - Позволь мне. Сейчас рассвет. Это моё время, не твоё.
Она не отвечает, и его голос понижается, становясь ещё глуше, нежнее, словно ладонь, опущенная на плечо.
- Ты встаёшь с Луной. Я встаю с Солнцем. Помнишь?
И тишина перестаёт быть неловкой, она смягчается, словно утренний туман, наполняется глубоким и мрачным смыслом.
- Ладно, — отрезает она наконец, — но только потому, что ты по-хорошему попросил.

Я ничего не знаю о великих тайнах. Я не понимаю устройства сложных механизмов, которые движут неуклюжие груды металла по волнам или сквозь небеса. Но я зверь, рождённый из ветра и света, и мои чувства лучше, чем человеческие приспособлены к пониманию капризов природы. Я знаю, когда из-за горизонта приближается буря. Я знаю неподвижность и тишину, наступающую перед тем, как земля задрожит под ногами.
Я знаю, когда наступают перемены.
В воздухе растворён тёплый маленький мир нежности и напряжения, обволакивающий их и оставляющий всех остальных снаружи. Я чувствую это подводное течение в их голосах (быстрое, как молния, глубокое, как океан), в их шёпоте, в их спорах, в этом особом танце бездумного веселья, который называют болтовнёй, скрывающем гораздо большее.
Оно в их глазах — во взглядах украдкой и в неожиданных долгих взорах. Оно в прикосновениях, в случайных столкновениях локтей, в успокаивающих ладонях на плечах, в том, как её пальцы очерчивают кости и вены под его кожей, когда она лечит его боевые раны.
Оно в лунном свете, падающем на его лицо сквозь кроны деревьев. Оно в костре, ревущем, кидающем искры и отбрасывающем на её кожу янтарное мерцание.
Неужели вы не чувствуете?

Мы останавливаемся на ночь под высокими каменными стенами, к которым нас привёл Ширшу*. Моё сердце спокойно, я знаю, что Аанг в безопасности, но его отсутствие угнетает, и я рад детям, кутающимся в мой мех, берущим и дающим тепло и уют.
Сокка засыпает первым, наполняя воздух тихим посапыванием, за ним следует Тоф, прячущаяся в безопасности своих земляных стен, но Зуко и Катара продолжают разговаривать далеко заполночь. Мир тих и залит звёздным светом, овеян ночным ветерком. Настало время открыться, осознать. Их голоса льются, спускаясь по извилистым тропинкам памяти.
- Когда мы встретились, - говорит она, – ты был таким страшным, сходя с корабля. Весь в броне.
- Теперь я понимаю, как ты это видела. Что почувствовала, вновь увидев военный корабль Нации Огня, - его слова сбивчивы, он запинается, спеша извиниться. - Прости. Но я никогда бы не поступил как Ян Ро. Я не был жесток, просто глуп.
- Не жесток? Ты? - Поддразнивает она, – а я-то уж подумала!
- Эй! - Шутливо отбивается он, – я же спас тебя от пиратов!
- И привязал к дереву.
- Тут уж было кто кого, - вздыхает он. - Кстати, я использовал, знаешь ли, свою лучшую верёвку, чтобы она не натёрла тебе запястья.
- Ой, вот спасибочки, что позаботился о моём комфорте, когда взял в заложники, - отвечает она со смехом.
Он смеётся — низкий раскат, который мог донестись лишь из гола человека, недавно вспомнившего, что такое смех.
- Хватит уже, а то снова подерёмся.
- Что, Зуко, испугался?
- Ты же посадила меня в айсберг!
- Вот и не забывай об этом, - её губы изгибаются в улыбке.
- Уж поверь, не забуду, - он поднимает руки. – Я уже знаю, что тебя нельзя недооценивать.
- Хорошо, - она подавляет зевок. - Кажется, прошло столько времени, правда? С тех пор столько изменилось.
- Да.
Они погружаются в свою обычную тишину, тишину задержанного вздоха, промежутков между ударами сердца. Мир вокруг нас остановился, время в ожидании следующей фразы.
- В начале я увидел тебя, - наконец шепчет Зуко твёрдым и хрупким голосом, похожим на серебряный туман, скрывающий скалистые пики. - На Южном Полюсе. Твои глаза… Тогда я не думал ни о чём, кроме того, как схватить Аватара и вернуть себе честь. Но сначала я увидел тебя. - Воздух становится жарче, он кашляет, чтобы скрыть неловкость, - что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты это знала.
Катара не отвечает. Она поворачивается на бок, и я с упавшим сердцем понимаю, что она отвернулась. Чуть спустя Зуко напрягает мышцы и делает то же самое. Я очень стараюсь не вскочить и не затопать от возмущения.
Но тут я слышу тихий шёпот, проносящийся на кончике ветра:
- Спокойной ночи, Зуко.
Ответ скользит мимо и, сделав вираж, улетает вдаль:
- Спокойной ночи, Катара.
Они погружаются в туманную страну сна, и я чувствую их тихие тайные улыбки, спрятанные в моей шерсти.

«Если пойти по пыльной просёлочной дороге, оставляя позади соломенные крыши и покосившиеся изгороди, мимо полей, расчерченных прямоугольниками огородов, мимо мирно пасущихся коз и купающихся в грязи свиней…».
Молодая женщина, закончив подметать двор, отнесла метлу в сарай, присела на колченогую лавочку, прислонилась к стене и устало прикрыла глаза. Сейчас пыль осядет, она развесит выстиранное бельё и займётся ужином.

«Если, дойдя до поворота, сойти с проторённого пути и шагнуть в высокую, в пояс, траву: густую, зелёную и сочную, не обескровленную ещё беспощадным июльским солнцем; траву, которая тихо перешёптывается о чем-то с лёгким ветерком и шелковисто обнимает усталые ноги…»
В котелке бурлила вода, женщина, подвязав тонкую талию старым фартуком, большим ножом ловко крошила морковь. Проведённая в кладовой ревизия удручала, завтра предстояло пойти на рынок за провиантом, список, составленный хозяйкой, уже ждал своей очереди на подоконнике.

«Если пройти поле насквозь, и выйти к перелеску, словно большой зелёный медведь устроившемуся у подножья горного хребта, то там, на самом краю, в тени старого разлапистого клёна можно наткнуться на быстрый ручей с чистой и холодной водой. Его дно усыпано пёстрой галькой, которая приятно ложится горстью в ладонь и перетекает потом сквозь пальцы, словно разноцветные каменные слёзы…»
Женщина встряхнула голубое кимоно и внимательно посмотрела на залатанную только что прореху. Удовлетворённая результатом, она аккуратно свернула его, убрала иглу в плетёную шкатулку и бросила короткий взгляд в окно. Солнце клонилось к закату.

«Если набраться терпения и дождаться того момента, когда дневное светило почти скроется за горизонтом, окрасив небо алым, удлинив тени и сделав воздух вокруг по-вечернему полупрозрачным, а со снежных горных вершин в низину сойдёт туман, густой словно сливки и жёлтый как старый пергамент…»
Женщина накрыла на стол, подкинула дров в очаг и вышла за ограду встречать мужа и сына. Она смотрела на дорогу, стараясь в очередной раз прогнать прочь эти странные мысли, рождаемые предательским закатом. В то же время сегодня, как и вчера, и неделю, месяц назад она больше всего на свете хотела успеть додумать их до развязки, до самого конца, если только он у них вообще существовал, этот конец.

«Если найти время и решимость проделать этот путь… если успеть до темноты… то можно оказаться в удивительном мире: где лишь лёгкий, как послевкусие, запах дыма напоминает о существовании человеческого жилья; где ходят загадочные лошади, пьющие туман у себя под ногами, и в чьи гривы вплетёны остатки дневного света; где деревья принимают тебя под свою защиту, расправляя над твоей головой пышные кроны и закрывая от всех напастей; где значимы только ты и журчащая в ручье вода, только маг и стихия. Мир, где ты можешь побыть самой собой…»

- Уи-и-их! Мама, я лечу! Ой!
Катара задрала голову на крик и в ужасе зажала рукой рот. Не справившись с воздушным потоком, её пятилетний сын камнем падал вниз. И только перед самой землёй его закружило маленьким смерчем и мягко опустило на ноги. Рядом приземлился улыбающийся Аанг, сложил планер, подошёл к ребёнку и присел на корточки.
- Испугался? – отец потрепал сына по волосам и легонько щёлкнул по носу. – Надо рассчитывать свои силы. Завтра ещё потренируемся.
- Ты..., - она задыхалась от ярости, клокочущей в груди. – Ты же обещал, что будешь осторожен!
- Всё в порядке, я контролировал ситуацию, ты же видела, - он был немного удивлён такой бурной реакцией на банальное с его точки зрения происшествие.
- Да как ты можешь так говорить?! – её палец уткнулся мужу в грудь. – Как…
Женщина была готова прочитать легкомысленному супругу грозную отповедь, высказав всё, что она думает о его манере обучения магии пятилетнего ребёнка, да ещё и на глазах его матери, но в это время сама причина ссоры дёрнула её за подол.
- Мам, смотри, что я тебе принёс, - на грязной ладошке лежало яблоко, мелкое, зелёное, с начинающими только-только розоветь щёчками, из раннего летнего сорта, растущего в этих краях.
Переведя взгляд с яблока на мужа и обратно, Катара приняла подарок, улыбнувшись чумазой мордашке сына.
- Спасибо, родной. А теперь, молодой человек, немедленно умываться и ужинать, - женщина подхватила мальчика на руки и направилась к дому…

Поправив одеяло заснувшему, наконец, ребёнку женщина на цыпочках зашла за ширму, разделась и легла, повернувшись к мужу спиной. Аанг провёл пальцем по её шее и уткнулся носом ей в плечо.
- Я очень зла на тебя, - не оборачиваясь, прошептала она.
Сзади раздался полный горькой обиды вздох, за ним ещё один и ещё. Не желая поддаваться на такую по-детски смешную манипуляцию, Катара отодвинулась к краю топчана и взяла лежащее у постели второе одеяло, чтобы дать мужу понять, что настроена очень серьёзно. По полу покатилось злополучное яблоко, женщина автоматически подняла его и поднесла к глазам. От фрукта пахло осенью, тонко, едва уловимо.
- Ну, что ты как ребёнок, Аанг, - она погладила «обиженного» аватара по спине и легонько подула ему в ухо…

***

…Алые шёлковые простыни, словно языки прохладного пламени, облизывали тело, лёгким отчаянно не хватало воздуха, сердце заходилось в бешеном ритме, каждое прикосновение горячей кожи обжигало и взрывалось в голове фейерверком…
Они сидели у открытого окна спина к спине, вслушиваясь в чернильную темноту ночи и вдыхая острый горьковатый аромат осени, доносившийся из сада, - эту сумасшедшую головокружительную смесь яблок и огненных хризантем.
- Это безумие, - хрипло сказала она, не поворачивая головы.
- Безумие, - тихо согласился он…

***

Катара, не зажигая света, стояла у окна и водила пальцем по стеклу. В другой руке она сжимала яблоко, то и дело поднося его к лицу и вдыхая слабый аромат. Они не виделись с друзьями много лет, и вот, в прошлом году… Зуко изменился, как-то неуловимо, незаметно. А может, это она изменилась. Сколько ни пыталась маг воды проанализировать события прошлой осени, она так и не смогла определить момента, когда это началось. Всё было спонтанно, как взрыв, как извержение вулкана и так же неотвратимо. Катара закрыла глаза. Она не может допустить, чтобы Аанг узнал о произошедшем, это муки её совести и ни к чему перекладывать их на плечи мужа. Но как же ей сейчас хотелось убить размеренность собственной жизни и на секунду остановить эту детскую наивность и трогательность их отношений, ей захотелось опять почувствовать солоноватый привкус крови на губах и нежную грубость сильных объятий, снова пережить заставляющее замолчать разум и стыд желание. Яблоко упало на подоконник…

- Па-а-ап! А где мама?
- Она уехала отдохнуть, - не поднимая головы от записки, оставленной женой, ответил Аанг. – Мы с тобой неделю на хозяйстве. Ура?!
- Ур-р-ра!!

Катара шагнула в высокую, в пояс, траву, густую, зелёную и сочную, которая тут же ласково обняла её ноги…